24 октября свое восьмидесятилетие отметил бы Венедикт Васильевич Ерофеев – возможно, один из самых мистических русских писателей. Интересно, сам он о себе думал ли так, имел ли представление о себе именно в таком качестве? Кто теперь расскажет? Кроме него – никто. А он, если и скажет, так кто услышит? В общем, отметил бы Венедикт Васильевич свое восьмидесятилетие, если бы не умер за 28 лет до этого. В ныне далеком для новых поколений 1990 году. И было ему тогда от роду пятьдесят два.
Это звучит смешно
Сложилась фраза «отметил бы свое восьмидесятилетие», и тут же подумалось, что применительно к автору поэмы «Москва-Петушки», родившему (и не сказать, чтобы в долгих родовых муках) для мира Веничку Ерофеева, фраза звучит смешно. Не мог ни в коем разе дойти до собственного восьмидесятилетия Венедикт Васильевич. Ибо жил он, похоже, в другом мире. В этом лишь ожидал поезда на затерянном пустом полустанке. И дождался.
Особое приглашение
Этот мир сформировал для него состав. И очень настойчиво пригласил в вагон. Мол, «что ты здесь делаешь, дорогой? Ты нездешний. Вот и отправляйся». Можно сказать проще и жестче: такие долго не живут. Согласитесь, 52 года – это совсем не долго.
Улыбка кармы
Вообще, в судьбе Ерофеева есть один очень короткий период, эпизод буквально, который выпадает из его внешне совершенно неустроенной, даже «бомжацкой» жизни. Это когда он, сын «политического», а потому фактически безотцовщина, проведший большую часть «счастливого детства» в детском доме, но при этом окончивший школу с золотой медалью, уехал со своего Кольского полуострова в Москву и поступил в МГУ на филологию. И проучился там целых два, нет, полтора года. Вот этот период можно назвать «улыбкой кармы». Хотя карма – она ведь никому не улыбается. И не хмурится ни на кого. Кому может улыбаться или на кого может хмуриться бездушный алгоритм?
Случайный взгляд
Тогда давайте назовем это случайным взглядом Того, кто прозревает все сущее. Это ближе нам по общему умонастроению, как-то традиционнее. Вот, озирал Он, значит, бренный наш мир и его окрестности, как вдруг: «Ба! Ерофеев! Венедикт! Парень талантливый. Какого рожна он делает в своем Заполярье? В Москву! В Москву! Потому что, как завещал великий… учиться, учиться и еще раз учиться!» Как-то так, наверное, все было. Но длилось счастье недолго. Как писал потом сам Ерофеев, погнали его из МГУ за систематическое игнорирование военной подготовки. А ведь тот же Владимир Ильич говорил, что и военному делу следует учиться «настоящим образом».
Далее – везде
Дальше было везде интересно, но и всюду краткосрочно. Нигде Венедикт долго не задерживался. Хотя старался все-таки держаться ближе к столице. Стены трех педагогических институтов отражали звуки его голоса. Мельком. Правда, во Владимирском педагогическом он даже получал повышенную стипендию за отличную успеваемость. Но тоже вскорости был изгнан за «моральное, нравственное», а главное – «идейное разложение студентов института».
Потаенные закоулки
Кстати, в некоторых работах и воспоминаниях о Ерофееве упоминается, что и в МГУ, и в прочих вузах отчислению способствовало уже тогда тонкое понимание им «медитации по-русски» - проникновение в потаенные закоулки опьянения. В Союзе многие так «медитировали». Просто потому, что другие традиции на территорию не слишком проникали. Можно это назвать и одним из путей богопознания. Снова-таки, потому только, что обычный церковный путь в те времена также был не очевиден. Да и окружающая действительность способствовала погружению отдельных неокрепших душ в глубины мистических откровений, которые окружающие люди зачастую называли банальным пьянством.
Как сказал однажды один искатель, прошедший путь от советского хиппи через монастыри к захватывающе-нудной жизни постсоветского торгаша: «Понимаешь, смотреть на этот мир трезвым взглядом мне глубоко противно». То был период, когда он тоже исследовал глубины своей души. А может быть, и духа. Кто там разберет?
Не о том речь
Можно было бы еще долго повествовать о скитаниях Венедикта Ерофеева, некоторые биографы насчитывают до тридцати мест работы, которые он менял, по видимости, с легкостью необычайной. Трудился он и кочегаром, и сторожем (ирония судьбы) в вытрезвителе, другие пишут – дежурным в отделении милиции (во что верится с трудом), и на разных работах в геологических партиях, и приемщиком стеклотары... Сам Венедикт Васильевич особо отмечал свой десятилетний стаж службы в системе связи. Кабели прокладывал. А по сердцу ему пришлась работа лаборанта в «паразитологической экспедиции». Средняя Азия. Но ведь не об этом речь. Хотя… Когда он монтировал линии кабельных сетей, то побывал во многих местах необъятной Родины. Поездил по России, Белоруссии, Литве. Это наверняка оставило след.
Главное, не перепутать
Существует такой массовый штамп в восприятии творческой личности, как отождествление автора с персонажем. Не обязательно, кстати, с главным персонажем. В случае с писателями одного (по большому счету) произведения, этот штамп выстреливает безотказно. В принципе, Ерофеева можно назвать автором одной поэмы: «Москва-Петушки». Тем более что лирический герой носит ту же фамилию. Но, наверное (даже наверняка), путать Венедикта с Веничкой не стоит. Веничка с ангелами разговаривал. А Венедикт разговаривал с ними только посредством Венички. Сам – нет. Может, не выходило. Может, грехи не пускали. А может, робел. Кто знает. Но то, что хотел общаться – это к бабке не ходи. Отсюда и Веничка. И все-таки, главное в нашем деле, не перепутать.
Он ушел бы от нас в Шамбалу
А теперь о главном. О том, зачем, собственно, написан этот сумбур. О том, почему вдруг понадобилось высказаться на тему Ерофеева. Именно высказаться, именно на тему, а не рассказать о жизни и творчестве русского писателя, мистика и прочее бла-бла-бла. Рассказали уже. Много и на любой вкус. Но вот попадается иногда такое, что, дескать, сгубил Венедикта Васильевича проклятый тоталитаризм. Дескать, и папенька же его недаром по политической проходил в свое время и в лагерях отбывал. И от этого коробит. Коробит, потому что есть ощущение, что Венедикт Васильевич нигде бы не прижился. Да, ему претила советская глубинная неустроенность, одинаковость и тусклость медвежьих наших углов. Но вы что же, всерьез полагаете, что ему понравилось бы самодовольное рыло постсоветского потребителя, которому главное - вкусно покушенькать и уместить натруженную офисную задницу в комфортный кредитный автомобиль? Или, может, он не плюнул бы в силиконовую маску доброго последователя корпоративной этики? Впрочем, вы, наверное, правы. Не плюнул бы. Не так воспитан.
Просто откупорил бы бутылку и… вновь сбежал в свою внутреннюю Монголию, в Шамбалу, в Беловодье… в Петушки. Потому что нигде не лучше и нигде не хуже неприкаянной душе. Она хочет других пространств. Там, где Он может погладить по голове и сказать: «Ну, не печалься так-то. На самом деле все хорошо. Поверь».
Как и должно
Восьмидесятилетие прошло тихо. Практически незаметно. Как и должно было пройти. Может быть, где-нибудь там, в небесных их Петушках, среди травных цветов сели Вениамин и Веничка, отметили. Закусывали мало. Потому что мистическое погружение требует воздержания в смысле закуски. Беседовали много. "А ты знаешь, я ведь роман написал еще. "Дмитрий Шостакович", - говорил Венедикт. - Так свистнули в электричке. Вместе с портвейном". - "Да, жалко портвейн", - отвечал Веничка. Ангелы рядом, опять же. Но ангелы – ни-ни. Куда им. Они так медитировать не умеют. Да им и незачем. Зачем успокаивать дух, если он не мечется? Зачем опускаться ввысь, если высь - это служба? Другое дело нам - смертным. С нашей вечной жизнью.
